«Надо бы и по красным хатам домовую собрать» - произнёс смотрящий, просматривая «коляску» со списком всех живущих на стороне. Раз в неделю по стороне пускали кожаную коляску с обращением к братве, что бы они записали свои данные и статус. Вообще то, по традиции, такое обращение должно было проходить лишь по чёрным хатам. Но, глядя в домовую, было видно, что в каждой хате есть один-два «общественника». И это понятно, коль большинство зон в крае – красные. Но кто такие общественники в большинстве своём? Обыкновенные мужики. Они по различным обстоятельствам писали заявление на командировке. Кто под прессом мусоров, или зеков, кто – просто, чтобы выйти на работу.
Поэтому и решено было собрать домовую, и с красных хат.
«Конечно, коляску мы им толкать не будем. Белый, марани им…» - продолжил свою мысль Арсен.

И вот, спустя какое-то время даже красные хаты стали толкать свои «домовые». Однажды, среди прочих статей и сроков мы увидели впечатляющую цифру. Двадцать пять. Двадцать пять лет не со дня рождения, но благодаря другой цифре, канувшей уже давно в лету. Цифре закона несуществующего уже государства. Двадцать пять. Что скрывается под этой безобидной, в общем-то, цифрой? Большая часть жизни ушедшая на приспособление к жизни в неволе. Это двадцать пять лет лагерей. В конце концов, это четверть века, закончившегося безудержной победой научно - технической революции. Судя по домовой этот страшный строк, полученный возможно за не менее страшное преступление, начался в далёком восемьдесят пятом. Осталось «совсем ничего». Но что ждёт человека за забором? Что он видел в восемьдесят пятом? Очереди за водкой по талонам, пивные ларьки? Три машины на квадратный километр? Вполне возможно, это были и валютные рестораны, ежедневные автомобили волга с зелёным глазом фонарика в правом углу лобового стекла автомобиля «Волга».
Что же он увидит сейчас? Мобильные технологии, компьютеры. Всё то к чему мы привыкли настолько, что воспринимаем это как данное, и порой незыблемое. Выпусти его сейчас и он оглохнет, он ослепнет, он будет дезориентирован, богатством выбора, сверканием и сиянием современных будней.
Двадцать пять лет в реке природного бытия это как ничто в безграничности. Но это ничто многократно увеличивается в условиях стремительной жизни человека и развитием человеческого общества.
Этот человек, уже заведомо мёртвый. Его тело выйдет, скоро на улицу, а разум будет в той же клетке, в которую его посадили. И хоть эта клетка не очень сильно, по сути, отличается от множества клеток свободных людей, но выжить он уже, навряд ли сможет.
«Четвертак», - как бы смакуя и перекатывая это слово, сказал задумчиво Белый, пробуя страшный вкус его значения.
«Мда» - поддержал его Арсен. И уставился куда-то вдаль, уйдя мыслями далеко, представляя, может быть себя на месте это большесрочника. Ведь, Арсену самому светила двадцатка. Ему повезло - сорвался. Хоть и везение это было в некоторой степени предопределено немаленькими суммами и большими разносторонними связями, но всё же это везение.
Вся хата на несколько минут замерла. Странно, но на стороне было полно большесрочников. Но, они сидели в подвалах, и срок они по большей части только получили. А тут, вдруг, человек практически за стенкой, в общей, хоть и красной хате. И большая часть срока уже за плечами. Люди, пусть и на долю секунд, но призадумались над своим положением в сравнении с тем, что может быть. Они представили себе, что это такое – четвертак.
«Чё ж он на воле то делать будет?» - всё так же задумчиво произнёс Белый.
Никого не интересовало, что он делает на тюрьме, как он прожил свои двадцать лет в застенках, и для чего его привезли на СИЗО. Люди оглохли немного от чужого срока.
«У меня знакомый» - лишь усмехнулся без тени насмешки Шмель, как обычно валяющийся на шконке. Со шконоря он вставал лишь по естественным нуждам, редко – размять кости, ещё реже – на гулочку.
«Рассказывал, как у него братуха освободился после восьми строгого. Оттянул от звонка до звонка. Откинулся. Туда-сюда бухнули, отпраздновали. И вот он, как-то под мухой топает до дому. Тут тормозит тачка. Навороченная. Там деваха – типа прыгай, довезу…»
«А чё за деваха? Симпотная хоть?» - перебил повествование Палец с пальмы.
«Конечно симпотная. После восьмёрика тебе даже одноногая беззубая шмара будет королевой красоты. Так вот, «Вася» тот, конечно, не растерялся, залез в машину. Ну, она его и завозит в ебеня какие-то. Он думает, типа вообще нормальный ход. Щас ещё и пару палок ей засандалит по тихой грусти.
А она ему типа - полижи мне там…»
Шмель прервался, принял сидячее положение. Дотянулся до решки, где лежало две пачки сигарет. «Винстон» и «максим». Ни секунды не колебаясь сделал выбор в пользу качества. Выбор этот, надо сказать был настолько естественен, насколько был естественен вид самого Шмеля на фоне хаты. Сигарету он достал если не элегантно, то как-то аристократично, что ли. Конечно, если эти слово могут быть употребимы ко столь обычным действиям. Надо отметить, что действия его не были наигранными и фальшивыми. Было в нём что-то аристократичное. В облике его об этом свидетельствовали лишь пальцы. Длинные, узкие, сильные, как у музыканта. А в основном же эта с позволения сказать аристократичность заключалась в самом человеке. И если проглядывалась, то исходя изнутри.
Шмель достал сигарету, задумчиво постучал фильтром о большой палец, тем жестом который выдаёт в нём травокура со стажем.
«Ну и чё?» - Спросил Арсен.
«Чё, чё. Мойкой курице по горлу… Через два дня, конечно, поймали. И сизый полетел по лагерям»
«Даааа, делааа», - протянул Белый.
«Ага», - поддакнул кто-то ещё.
«Да, вот же суки эти бабы», - сказал мужичёк серенькой, простоватой внешности, недавно заехавший на централ. К бабам у него, по всей видимости, особые счёты, потому как срок, пусть и не большой, у него за неуплату алиментов.
Благодаря истории, рассказанной Шмелём завязался разговор. Неторопливый, по своему душевный. Люди сидели, как говориться в кругу, и рассказывали байки из разряда «а вот у меня знакомый был». Своеобразный круг бардов. Много историй можно наслушаться во время таких вот посиделок. И каждый рассказчик уверяет и чуть ли не зуб даёт, что история его правдивая. Правда признавая иной раз, что слышал её от кента, который, в свою очередь слышал её от знакомого, который в свою очередь…
Каждый, наверное, в своей жизни участвовал в подобных беседах, сюжет которых порой предсказать совершенно невозможно. Тема разговоров таких может меняться настолько кардинально, что через какое то время уже невозможно вспомнить с чего же всё началось. Вот и в этот раз, после рассказа Шмеля, немного с тоской вспомнили извечную истину гласящую, что все бабы бляди и житья они не дадут, что солнце, хоть и грёбаный фонарь, но лучше бы его видеть без решёток, ну а жизнь, хоть и говно, но, соответственно, интересная штука.
На этот раз разговор вошёл в русло неприятное многим. Начали за пилоточнество. Конечно, если кто и знал слово «кунигулус», то ни за что бы не догадался применить это почти ругательство в камере. Тем более, если есть более точное определение – «нырнуть в пилотку».
«Я вот сидел в семь два», - начал своё повествование Саня «Глаз»: «Кино как-то смотрели. Ну, там значит, сцена ебли, и чувак, безбазара, в пилотку ныряет. Ну, мы сидим дыбарим эту тему. А тут мужичёк один, тока зашёл с воли, говорит. Типа, фу бля она же селёдкой воняет. Опа, чем она там воняет? Короче, вывели ему гуся – пилоточник.»
«Да о чём там говорить», - поддержал разговор Белый: «Вон мне кто-то рассказывал, с москвичём по этапу пересекался. Так он даже и не скрывал, что в пилотку нырял. У них там на западе паходу, это в порядке вещей».
«Да не только это. Слышали в Америке, пидоры парад устроили?» - включился в разговор Женя «Мотак»: «Не ровен час скоро и по Москве пойдут»
«Где устроили?» - уточнил Саня «Малой».
«В америке».
«Чё вот так прям в живую, и попиздили по улице?» - неподдельно удивился Саня.
«Ну да, толпы, кстати, много было. Я ящик смотрел.»
Разговор неспешно такими вот репликами и разнообразными историями проходит по непредсказуемому, в принципе, руслу. Вот, сойдясь в едином мнением, что гомомексуализм это, мягко говоря, плохо вернулись обратно к женскому полу. Каждый поделился своим взглядом на женщин. Арсен выразил мнение, что миньет это очень хорошо, а с «проглотом», так вообще великолепно. Но после такого сексуального извращение он женщину за женщину уже не держит, а так, за блядь какую или за проститутку. Затем, поведал о том, как знатно он оприходовал в своей машине деваху. А позже выяснилось, что это его следачка. Рассказывал эту историю он с нескрываемым удовольствием. Трудно сказать получал он удовольствие именно от воспоминания самого кайфа, или от того, что эта история повышала и без того непререкаемый авторитет. Но, всё же он хвастался.
Много о чём ещё беседовали в ту ночь. И о семьях, и о доме, показывая друг друг по нескольку раз пересмотренные уже фотографии. Рассуждали о том, что делается в стране. Приходя к единственному полусмешному и полусерьёзному выводу, что Жирика обязательно надо в президенты. И если бы заключённым дали бы право голоса, то я не секунды не сомневаюсь, что Жирику бы это кресло бы и досталось.
И как часто бывает, всё закончилось родной каждому арестанту темой.
«А чё, когда там амнистия не в курсе?» - заинтересованно произнёс Палец с пальмы.
«Спи Палец» - рассмеялся Арсен: «Может во сне и увидишь.»