Казалось бы, в наше время удивляться уже нечему – все пройдено, ко всему готовы. Ан нет – ущербные умишки и шаловливые ручонки в конкретных сочетаниях выдают такое, что поневоле задумаешься над психическим здоровьем общества в целом. Привыкли мы уже к нецензурным надписям на стенах домов и заборах, к «выкорчеванным» скамейкам в парках, к завязанным в морской узел (эту силу бы да в мирных целях!) детским качелькам во дворах, к темноте в подъездах и лифтах, к разбитым фонарям… Список можно продолжать до бесконечности: вандалы, человекообразные существа, не отдающие себе отчет в своих же поступках, ведут себя подобно представителям простейших приматов – этим животным, как известно, свойственна тяга к деформации окружающих предметов, преобразованию мира «под себя». Вот только думалось, что есть в них хоть что-то человеческое…

Татьяна Петровна после смерти мужа растила сына Олежку одна – таскала ему обеды с работы, пыталась на копеечную зарплату купить и шоколадку, и новую игрушку. Так хотелось, чтобы мальчонка не чувствовал себя обделённым. Смеялась и плакала, любила и ненавидела, страдала и радовалась, засыпала и просыпалась – все вместе с ним, все вдвоем. «Мама, я вырасту, заработаю деньги, и мы поедем на море! Мам, а ты была на море?» - Олежка дергал за полу халата и хлопал длиннющими ресницами...
И Татьяна Петровна с новыми силами ломалась на двух работах, а по вечерам мыла подъезды. Олежка понимал, все пытался помочь чем-то. Разносил газеты, таскал воду в киоски, подметал школьный дворик. И молчал, когда хотелось чего-то. Берег мать. Молчал по привычке, даже когда учился в одиннадцатом классе – понимал, что не по карману их маленькой семье сказочно красивые кожаные штаны. Смотрел украдкой на соседского парнишку-щеголя, на его сверхмодную обновку и шел разносить газеты.
А мать заметила…
Продала швейную машинку и собрание классики, заняла денег у соседки, и…
Олежкино лицо выражало все: счастье, любовь, испуг (а вдруг это сон?), негодование (а как же мать без машинки?) и снова счастье…
В армию провожала, как на войну. Была готова сама – хоть на край света, лишь бы рядом быть… «Мам, да не волнуйся ты так. Я ж писать буду. И Ленке писать буду. А приеду – на море поедем, втроем – помнишь, как мечтали?..»
Перечитывала письма, не спала ночами, боялась включать телевизор и не даже открывала газет… Да видно не оттуда ждала беды: и из армии вернулся - возмужавший, красивый, и день свадьбы с Ленкой назначили.
Вот только как обухом по голове… «Татьяна Петровна, Олежка разбился…»
Дальше – темнота. Ни смысла, ни жизни, ни смерти, ни снов, ни смеха. Сняла с книжки все, что скопила на свадьбу: памятник, венки, похороны, поминки…
Неделя, две, три, месяц. Каждый день с утра перекладывала Олежкины вещи – пинеточки, такие смешные, а рядом кроссовки сорок шестого размера; фотоальбомы, игрушки, те самые кожаные брюки… А вечером ехала на кладбище – перебирать частички памяти, собирать по кусочкам Олежкины смех, слезы, первую сигарету, первую любовь.
И даже в тот ужасный осенний день, когда лил дождь, словно почувствовала – надо ехать. Дорога до кладбища тянулась как резиновая. Едва доехали до ворот, Татьяна Петровна зашептала: «Бегу, Олежка, бегу!», сорвалась с места и выскочила из автобуса. Как ни пыталась по дороге унять сердце – не получалось. «Что же..? Как же...? Олежка…»
Олежкины глаза смотрели из лужи. Грустные, такие родные. Осколки памятника были разбросаны на соседних могилах. Оградка просто выдернута из земли. Обгоревшие венки, словно взрытая ногами земля. И дождь. И лужи. И… осколки памяти.
Уже потом были белые халаты, заплаканная и вдруг постаревшая Ленка, сочувствующие лица соседей и полудиагноз-полуприговор - инсульт. Уже потом Татьяна Петровна узнала, что не одинока в своем горе – подонки не ограничились одной могилкой. Уже потом увидела безразличные взгляды и беспомощность милиции. Уже потом Татьяна Петровна набирала номер редакций и молчала. Уже потом смогла произнести: «Я не хочу, чтобы еще кому-то было так же, как мне. Я не хочу…» Уже потом склеивала, как разбитое надгробие осколки памяти…

Надо ли говорить – виновных так и не нашли. Кто-то закрыл глаза, кто-то опустил руки. Да и где найти их, преступников? Безумные, безликие, безжалостные – способны на действия только толпой, стаей подлых шакалят. Протрезвели, расползлись, набили досыта брюхо. И забыли. О грустных глазах Олежки. И о тех, других. И не знали. О Татьяне Петровне. И о тех, других. И не думали. Об осколках памяти. И о тех. Других…

Основано на реальных событиях.
Имена героев изменены.